На Каспийском взморье

В самом начале весны 1921 года я отправился на побережье Каспийского моря в Кизлярский район (теперь Грозненская область Ставропольского края).

Основной целью поездки было наблюдение за весенним пролетом птиц, летящих к своим гнездовьям на Север Союза по западному берегу Каспия, и сбор орнитологического материала.

Выехав из Владикавказа 9 марта, я только к вечеру 13-го смог добраться до Кизляра, так как железнодорожное сообщение Грозный - Кизляр после гражданской войны было еще не вполне налажено.

На базаре я договорился с «обратной» подводой из села Тушиловки, находящегося километрах в 70-80 от Кизляра на берегу моря, о моей поездке в это село. Рано утром 15 марта к школе, где я остановился, подъехала пароконная телега, на которой, кроме меня, ехал в Тушиловку местный учитель.

Эта встреча имела большое значение в успехе моего предприятия. Учитель из Тушиловки оказался опытным и старым охотником, старожилом, знающим здесь «все и вся». Мы быстро сдружились на почве охотничьих и зоологических интересов. Несмотря на расстояние около 80 километров, переезд от Кизляра до Тушиловки занял у нас около двух дней, и мы приехали туда перед вечером 16 марта.

Весна в этом году задержалась. Было пасмурно и холодно, с материка дул холодный «верховый» ветер, и временами в воздухе перепархивали редкие снежинки.

Дорога, миновав кизлярские фруктовые сады и виноградники, окружающие город широкой полосой, километров в 8-10, пролегала по глинистой полынной степи, незаметно понижающейся к морю.

Снега почти не было, но из-за отсутствия теплых дней степь была почти безжизненна.

Изредка у дороги пробегали только что проснувшиеся суслики, дающие о себе знать прерывистым свистом, пролетали одинокие степные орлы, да проезжая повозка вспугивала озябших и нахохлившихся жаворонков.

Заночевав в селе Большая Арешевка (километрах в 18-20 от моря), 16-го утром мы поехали дальше. Характер степи при приближении к Каспийскому побережью изменился. От кизлярских садов и до Большой Арешевки в степи постоянно встречались группы кустов лоховника, гривки невысоких тростников, островки густых терновников. Кое-где, особенно у хуторов и поселков, росли высокие осокори и рощицы белых акаций.

Проехав Арешевку, мы выехали в совершенно плоскую степь, покрытую редкой растительностью, состоящей из нескольких видов полыни, низких солянок, разбросанных кустов перекати-поля и колючих кураев.

Над степью пролетали степные орлы и вспархивали немногочисленные жаворонки. Здесь держались также стада дроф, улетавших при нашем приближении. Дрофы паслись в стороне от дороги и никак не подпускали к себе на выстрел. Случайно мне удалось застрелить сокола-балобана, сидевшего на одном из телефонных столбов, проходящих через степь.

Погода сделалась еще неприятнее. Ветер усилился. Пошла изморозь. Температура сильно понизилась и упала, очевидно, на несколько градусов ниже нуля.

Километра за три до Тушиловки дорога после крутого поворота свернула на запад и теперь шла по берегу узкого, но очень глубокого протока, с заросшим густым тростником берегом, на котором стоит Тушиловка. Проток, или «ерик», соединяется с морем и по нему в Тушиловку приплывают баркасы, рыбницы и большие лодки - «посуда» тушиловских рыбаков.

Тушиловка - большое село, которое находится в двух километрах от берега Каспия. Жители занимаются исключительно рыболовством, так как на соленой почве этой приморской степи не могут произрастать никакие сельскохозяйственные культуры и деревья.

Встреченный, как старый знакомый, семьей моего спутника и отдохнув от двухдневной тряски по морозу, я на следующий день стал: готовиться к выходу на море, где, мне казалось, можно было посмотреть и пострелять гусей, уток и других птиц.

В сборах и организации охоты деятельное участие принял мой новый знакомый. Он, прежде всего, пригласил к нам для переговоров одного из лучших охотников села, матроса Балтфлота, своего родственника Максимыча.

Максимыч лишь недавно вернулся с фронта. Это был широкоплечей мужчина, высокого роста, с гладко выбритым, обветренным лицом.

Максимыч не одобрил мою экипировку, заявив, что в таких легких сапогах на море идти нельзя. Мы сговорились, что он зайдет за мной к двум часам дня и принесет мне настоящие «морские» сапоги.

Ровно в назначенное время, обувшись в огромные, с широкими раструбами сапоги, доходившие мне почти до пояса, мы отправились на взморье. Идти приходилось все время по берегу ерика, по узкой тропинке, протоптанной среди леса тростников, кое-где скошенных. До моря километра полтора-два.

Море вблизи от Тушиловки удивительно мелководно - не более 60-80 сантиметров глубины, весь берег его зарос чащей тростников, рогоза, куги и кустами водяного ореха.

Мороз не ослабевал, и море у берегов было покрыто тонким слоем льда, образовавшим у края воды невысокий ледяной вал, белой лентой тянувшийся до горизонта.

Лед занимал не всю поверхность воды. Устье ерика образовало большую заводь, лишенную льда, да и всюду среди ледяного поля виднелись различной величины и формы полыньи, черневшие на более светлом фоне.

Вдоль берега в море находились многочисленные островки и острова, заросшие, так же как и берег, тростниками и кугой.

Максимыч провел меня на один из таких островков, наломал для сидения ворох камыша, а сам расположился на таком же острове метрах в двухстах от меня. Мы стали ждать.

Дичи было мало. «Верховый» ветер все еще продолжал дуть и здесь, на открытой глади моря, казался особенно «свежим» и пронизывающим. Изморозь колола лицо.

Вглядываясь в широкий горизонт, я обратил внимание на какие-то колеблющиеся белые массы, принимавшие различные формы и находившиеся за ледяным валом в открытом: море примерно в километре от меня.

Всмотревшись, я распознал, что это большие стаи лебедей, плавающих на чистой воде, за линией льда. Теперь было видно, как отдельные птицы то взлетали, то опускались на воду и поэтому создавалось впечатление «колебания» всей стаи.

Кое-где, очень далеко от меня, на полыньях виднелись темнеющие силуэты плавающих уток. Небольшие стайки, главным образом «чернушек» (так на Северном Кавказе называют различных нырковых уток), пролетали над морем.

В ожидании прошло около часа. Я уже начал скучать от бездействия и чистого созерцания, как сзади меня на островок налетела небольшая стайка шилохвостей. После моего дуплета один селезень гулко шлепнулся в воду метрах в пятнадцати от берега острова.

Опять длительное ожидание. Но вот и с островка Максимыча доносится до меня дуплет. Через некоторое время второй, и я вижу, как от товарища улетает стая крякв. Второй дуплет сопровождается громким возгласом Максимыча - «Падай же, падай! Я тебе говорю»... Спустя десять-пятнадцать минут опять выстрелы Максимыча, а над моим: островком хотя бы чей-нибудь хвост! Затем снова повторение того же, и я вижу, как от острова Максимыча, после его не в меру дальнего выстрела, взмахивая огромными крыльями, прямо на меня в «полветра» летит лебедь. Птица, испуганная выстрелом товарища, забирает вверх. Я жду, что вот-вот мне можно будет стрелять. Уже различаю красный с черным основанием клюв птицы. Вдруг лебедь, видимо, заметив мою фигуру в тростниках, делает крутой поворот и, подгоняемый теперь попутным ему ветром, пролетает далеко в стороне от меня.

Проходит еще полчаса. Я замерз. Мне скучно, и я начинаю кричать товарищу, что пора идти домой.

Очевидно, и Максимыч придерживается того же мнения. Он спускается со своего острова на лед и идет ко мне. На поясе у Максимыча пара кряковых уток и тройка чернетей. Подобрав по дороге и мою добычу, Максимыч выражает искреннее соболезнование по поводу моей неудачи, и мы направляемся домой.

По совести, я был совсем не огорчен своим неудачным выходом, Выстрелив за полдня всего два раза, я повидал новые места и ряд картин, никогда не виденных мною - замерзшее море, лебедей над ним, лебедя, летящего надо мной, т. е. получил такие впечатления, из-за которых натуралисты ездят в далекие экспедиции, обрекают себя на всяческие неудобства и лишения.

Усатая синица

На обратном пути судьба сжалилась надо мной. Вечерело. Максимыч, слегка раскачиваясь, морской походкой, шел большими шагами впереди, я постольку, поскольку позволяли мне грандиозные бахилы, старался не отставать. Проходя мимо гривки высоких тростников, пушистые метелки которых шуршали и шелестели от порывов ветра, я услышал среди их шелеста какое-то незнакомое мне мелодичное чириканье и увидел в нескольких шагах от себя штук пять желтеньких усатых синиц, примостившихся на нижних стеблях тростников, защищенных от ветра, видимо, для ночлега. Птички сидели совершенно спокойно и нисколько не испугались нас. Усатые синицы были одними из тех птичек, иметь которых в коллекции, а особенно увидеть живыми в их родной обстановке, было давнишней моей мечтой.

Встречаясь на всем -протяжении Арало-Каспийского побережья, усатые синицы живут исключительно в зарослях камышей и тростников, питаясь за счет мелких насекомых и семян растений. Свои искусные гнезда они строят из растительного пуха. Пожалуй, ни одна из птиц не приспособлена к жизни в этих условиях так, как усатая синица, начиная от окраски - глинисто-розово-желтой, вполне гармонирующей с желтыми на протяжении большей части года камышами, до своей способности ловко лазать среди самых густых зарослей, пробираясь через самые узкие пространства меж стеблей. Напоминая изяществом, грациозностью движений и нежными тонами своего оперения остальных синиц, усатые синицы резко отличаются от своих сородичей, жителей исключительно древесных насаждений, и образом жизни, и своеобразием оперения (из всех синиц только у усатых оно желто-розовое).

Переложить в стволы ружья полузаряд с мелкой дробью и, отступив на несколько шагов, выстрелить по синицам, было делом нескольких секунд.

После выстрела, раздвинув стебли под тем местом, где сидели синички, я был радостно изумлен, найдя там несколько птичек, убитых моим выстрелом. Очевидно, в это время года усатые синицы для ночлега собираются в значительные стайки и проводят ночи где-нибудь в нижних стеблях тростников, кучками, прижимаясь друг к другу. Среди убитых птиц были и великолепные черноусые самцы и самочки со светлыми серовато-белыми головками.

Максимыч, подошедший ко мне, после неожиданного для него выстрела, был искренне изумлен, видя мой восторг, но мои попытки объяснить ему значение для меня этой добычи, оказались тщетными. Серьезный моряк, конечно, в душе усомнился в моем рассудке и, вероятно, долго потом недоумевал, как маленькие желтые камышовые «соловейчики» (тушиловские рыбаки называют «соловейчиками» всех маленьких птичек) могут доставить взрослому человеку и охотнику больше удовольствия, чем, скажем, пара кряковых уток.

В квартире учителя нас встретило общество, состоящее из 8-10 тушиловских рыбаков и охотников.

Охотники, узнав о моем приезде специально для сборов различных птиц, пришли пригласить меня принять участие в «облаве» на дроф. Мы с удовольствием приняли это предложение.

Рано утром 19 марта двенадцать охотников на двух подводах, одна из которых была запряжена верблюдом, выехали в степь.

Погода изменилась. Так же, как и в предыдущие дни, продолжал дуть «верховый» ветер, но ни изморози, ни снега не было, и кое-где среди серых туч проглядывало голубое небо.

Облавная охота на дроф заключается в следующем. Обе подводы ездят по степи друг за другом в поисках пасущихся стай. Как только замечают дроф, обе повозки разъезжаются в противоположные стороны, делая большой (до километра в диаметре) круг, и замыкают его, съезжаясь уже за стаей, так что дрофы оказываются внутри круга.

По мере движения подвод по кругу, охотники «вываливаются» из повозок через каждые 100-200 шагов и падают ничком под какой-нибудь бугорок земли или под густой кустик курая.

Повозки (разбросав стрелков по кругу) очень медленно съезжаясь и разъезжаясь, приближаются к стае. Дрофы, насторожившись, перестают пастись и, вытянув длинные шеи, сперва уходят от подвод, а затем поднимаются на крылья.

Теоретически облавы должны были бы быть абсолютно удачными - летящие дрофы непременно должны налететь в меру выстрела на кого-либо из стрелков. Практически же не все облавы кончаются так; очень часто осторожные птицы слетали (особенно если это были большие, по нескольку десятков птиц, стаи) еще до замыкания круга охотников и улетали в степь.

Первую стаю дроф мы заметили в 3-4 километрах от села. Птицы, их было около десятка, спокойно паслись на лужайке, покрытой едва начинающей зеленеть травой.

Пасущиеся дрофы

Начали окружать пасущихся птиц «мертвым» кругом. Мне, как гостю, тушиловцы предоставляли самые «верные» места в центре круга:

Вывалившись из повозки в назначенном месте, я прополз по земле несколько шагов и, пригнувшись, улегся под гривкой из нескольких редких тростников, с которыми, как мне казалось, хорошо сливалась моя желтая охотничья куртка.

Из медленно едущих повозок поочередно вываливаются фигуры охотников, и опустевшие подводы съезжаются далеко за стаей. Постояв некоторое время и покурив, возницы разъезжаются, делая длинные зигзаги, приближающие их все более и более к дрофам, которые, не переставая клевать, медленно подвигаются к линии стрелков.

Мне кажется, что птицы идут прямо на меня. Меня начинает трясти, столь знакомая каждому охотнику «охотничья лихорадка».

Дрофы, сначала шедшие медленно, ускоряют шаги, все время оборачиваясь в сторону подвод.

Приближение повозок начинает, видимо, беспокоить птиц. Вот одна из дроф бежит несколько шагов по земле, распластав крылья и редко взмахивая ими, затем делает большой прыжок и поднимается в воздух. За первой поднимаются и остальные.

Мои надежды опять обманули меня. Дрофы летят далеко в стороне шагах в трехстах, направляясь на одного из лежащих товарищей. Не отрываясь, слежу за стаей. Ниже всех летит огромный дрофич, кажущийся вдвое крупнее остальных; другие птицы, очевидно, курышки (самки дроф). Птицы очень велики, поэтому полет их кажется очень медленным; на самом деле он чрезвычайно быстр. В воздухе слышно гуденье от взмахов громадных крыльев. Проходит несколько секунд. Вдруг летящие птицы на мгновение останавливаются в воздухе, выбрасывают крылья вперед и, вытягивая вверх головы, стараются набрать высоту. Вижу, как товарищ, на которого налетела стая, выскакивает из своего прикрытия и целится. Гремит выстрел и дрофич, сложив крылья, переворачивается в воздухе и гулко ударяется о мерзлую землю. (Средний вес крупного дрофича 12-16 килограммов, и при падении на землю удар бывает настолько сильным, что стенки полости тела птицы лопаются и, внутренности вываливаются наружу).

Товарищ стреляет вторично - одна из курышек отделяется от стаи и, припадая на одно крыло, медленно опускается на землю и, упав, сейчас же вскакивает и начинает уходить в степь. За ней бегут двое охотников. С удовлетворением отмечаю, что стрелял в дроф Максимыч.

Так мы колесили за стаями дроф в продолжение короткого весеннего дня. Начавшееся вчера «невезение» преследует меня и сегодня. Вопреки искреннему желанию товарищей доставить гостю возможно больше удовольствия, дрофы, как нарочно,- избегают меня. Охотник» стреляют раз за разом, мне же за целый день удается сделать только один выстрел по отделившейся от стаи одиночной курышке, пролетавшей шагов на 50-60 от меня. Хотя было видно, что заряд угодил в нее, курышка пролетела еще метров четыреста и только тогда упала в степь,

Под вечер, убив семнадцать дроф, мы вернулись в село. Максимыч, проявив верх гостеприимства, обменял своего дрофича, оказавшегося самым крупным, на мою маленькую, захудалую курышку.

Цель моей поездки - провести наблюдения над пролетом птиц у Каспийского взморья - достигнута не была. Помешала холодная погода и «верховый», дувший без остановок (хотя, по словам- тушиловцев, ежегодно в эти числа марта обычно идет самый валовой пролет птиц).

Вечером я договорился о подводе и утром 20 марта выехал в обратный путь к Кизляру.

В ночь с 19 на 20 марта погода резко изменилась. Вместо холодного «верхового» подула теплая «моряна» и буквально в течение нескольких часов в природе все сделалось неузнаваемым.

Весна, запоздавшая в этом году, как бы для того, чтобы наверстать упущенное, быстрыми шагами двинулась вперед.

Степь, почти безжизненная несколько дней назад, наполнилась птицами. Над ней, в голубом весеннем небе, почти непрерывно в направлении моря проносились стаи разнообразных уток (особенно много чирков и шилохвостей); вразброд летели разные кулики и ржанки; гигантскими клубками, как бы катясь над степью, то опускаясь к самой земле, то поднимаясь над нею, пролетали огромные стаи стрепетов, высоко в небе слышался гогот летящих косяков гусей и казарок; одиночками и небольшими группами, медленно взмахивая непомерно большими крыльями, тянули цапли; слышалось курлыканье треугольников журавлей. Скворцы шумливыми стайками кружились над степью, присаживаясь на сухие бугорки и слетая с них. Пели, пока еще ее смело, свои первые трели жаворонки. Прилетевшие сегодня ночью чеканы-плясуны слетали с дороги при нашем приближении. По лужицам, образовавшимся за ночь из остатков снега, залежавшегося в ложбинках, бродили чибисы, бегали морские зуйки и белые трясогузки. Пара пеганок, вспугнутая нашей подводой, улетела куда-то в степь.