Неудачный финал удачной охоты. (На Шанаевских родниках)

Летящие утки

Декабрь 192..года на Северном Кавказе был необычайно морозным и снежным. Во Владикавказе (Ныне Дзауджикау.), где я тогда жил, обильный снегопад, начавшийся 21 декабря днем, прекратился лишь к утру 25-го и покрыл толстым покровом все окружающее. Морозы соответствовали обильному снегопаду и доходили до -24-28°.

Охотники, выезжавшие несколько раз на охоту за утками, зимующими в Северной Осетии на теплых (+ 10°) родниках и речках в районе станции и селения Дарг-Кох, говорили о большом количестве уток, что объяснялось снегом и морозами, так как по незамерзающим рекам и речкам (Тереку, Камбилеевке и Карджинке), на которых днем держатся зимующие утки, лишь ночами улетающие для кормежки на родники, в результате сильных морозов шло «сало», берега обмерзли и покрылись кромкой льда.

Соблазненный рассказами о большом количестве уток, я собрался поехать на охоту к селению Шанаево 25 декабря. У нас начиналось зимнее каникулярное время, мне предстояла 28 декабря поездка в Москву, куда я хотел попасть к встрече нового года, и поэтому для охоты располагал всего двумя днями.

Утром 25-го снегопад окончился и мороз понизился до -20°. С поездом, уходящим из Владикавказа около 1 часа дня, я, одетый в теплую охотничью куртку, в высоких кожаных сапогах, теплых рукавицах, шапке «финке», выехал на первую от Владикавказа станцию Беслан.

В вагоне я встретил знакомых, которые иронически отнеслись к моему охотничьему предприятию.

Приехав в Беслан, я, не дожидаясь поезда, шедшего в Шанаево вечером, решил пройти это расстояние (14 километров) пешком; вышел со станции и пошел по шпалам железнодорожного полотна. Идти было Трудно, так как глубокий снег затруднял движение. Однако я часа через три, еще засветло, добрался до разъезда, где у меня был знакомый староста ремонтных рабочих. В его теплой и уютной квартире я и заночевал.

Рано утром 26 декабря, когда начинался рассвет, я увидел, что термометр показывает - 23°. Холодновато, но ничего не поделаешь. Напившись чаю, отправился на родники.

Теплые родники, называемые владикавказскими охотниками Шанаевскими, начинаются на понижающейся к северу равнине между станциями Беслан и Дарг-Кох и текут меридионально, делая глубокие излучины с юга на север по долине между реками Камбилеевкой и Тереком, в которые они и впадают на разных расстояниях от Дарг-Коха.

Все родники весьма полноводны; ширина родников всего два-три метра, но- так как дно у них илистое, то удобных переходов с берега на берег очень немного. Незнакомый с этими родниками охотник, пытающийся, не зная брода, достать убитую птицу, упавшую на другой берег, легко может «нырнуть» в воду по пояс и глубже.

Берега и дно родников сплошь заросли тростником, роголистом, кугой, водяными лютиками и другой водолюбивой растительностью. Обилие растительности и постоянная, сравнительно высокая температура воды привлекает на родники зимующих в округе уток.

Итак, рано утром 26 декабря я вышел на родники.

Первый из них,- Гнилушка - был метрах в двухстах от разъезда. Это сравнительно мелководный, но широкий родник с сильно заболоченными и поросшими редкими кустарниками берегами. Обычно на нем Сзывает мало уток, но берега его- сильно заросли, и утки, кормящиеся на нем, подпускают охотника к себе очень близко.

Охотников, кроме меня, на разъезде не ночевало, и я оказался «хозяином всех родников», имея возможность охотиться, не боясь конкуренции.

Подойдя к Гнилушке, я пошел по ней. Оказалось, однако, что в результате сильных морозов мелководный родник замерз и только узкая полоска воды, кое-где на быстринах, пробивалась сквозь лед. При таких условиях идти вдоль Гнилушки не стоило, и я пошел напрямик к следующему Большому роднику. Между Гнилушкой и остальными родниками - посевы кукурузы, высокие стебли которой оставались неубранными, занесены были сейчас большими сугробами. Идти было трудно, и на преодоление каких-нибудь 200-250 метров я потратил много времени и усилий. Над Большим родником, полноводным и глубоким, поднималось легкое облачко пара - результат разницы температуры теплой воды родника и морозного воздуха. Не успел я подойти к роднику, как из-под его крутого берега, очень близко от меня взлетела пара кряковых уток, сразу же «свечой» взявших вверх. После моего удачного дуплета обе утки упали на противоположный берег родника. При падении они зарылись глубоко в снег. Близко был брод, я перешел на другой берег, взял уток и продолжал свой путь по течению родника. Уток было много. Через каждые 100-150 метров они вылетали с род пика одиночками, парами и небольшими стайками. Так как на воздухе было много холоднее, чем в воде родников, то, очевидно, уткам лететь не хотелось. Почти все они подпускали меня вплотную и те, что улетали, описав небольшой круг, снова садились на воду родника. При взлете утки, сразу набирая высоту, поворачивали в мою сторону головки и поочередно то опускали, то поднимали свои красно-оранжевые лапки, начинавшие сразу же коченеть в воздухе.

Я много стрелял, убитых и раненых уток находить в глубоком снегу было нетрудно, и когда я подошел к месту влияния Большого родника с Камышевым, моя боковая сумка была наполнена дичью.

Переложив уток в рюкзак, я, не переходя Камышового родника, пошел по нему, теперь уже против его течения, направляясь обратно к Шанаевскому разъезду.

До сих пор мне попадались исключительно кряквы - самые обычные из зимующих у нас уток.

На Камышевом роднике была та же картина. Уток было много, и я во второй раз наполнил мой ягдташ. После одного из моих дуплетов, когда я несколько задержался, отыскивая упавшего в густой бурьян селезня, я услышал над своей головой громкий шум от взмахов крыльев, и стайка чирков-свистунков с размаха бросилась в родник в 15-20 шагах от меня.

Повторный резкий свист крыльев, и над моей головой пронесся сапсан, гнавшийся за чирками. Сокол промчался так быстро, что выстрелить по нему я не успел. Сапсан опоздал всего лишь на какую-нибудь долю секунды и теперь взять чирка из тростников и воды не мог. Описав большую дугу вокруг меня и ускользнувшей от него добычи, сокол полетел к Тереку, быстро взмахивая крыльями.

Разыскав селезня, я подошел к роднику. К моему удивлению, чирки с него не поднимаются. Подхожу еще ближе. До берега остается несколько шагов. Чирки не вылетают, хотя пять минут назад сюда сели, по крайней мере десять - двенадцать птиц. Подхожу к самой воде. Берег родника у воды зарос довольно густой кугой. Начинаю сапогами шевелить траву, идя вдоль берега. Через несколько шагов из-под моего сапога вылетает пара чирят. Дуплетирую - одна уточка падает, другая улетает и сейчас же снова садится в родник. Перезаряжаю ружье и продолжаю шевелить траву. Из-под ног - по два, по три вылетают чирки, - это из стайки до смерти напуганной сапсаном. Очевидно, страх перед человеком ничто в сравнении со страхом перед соколом. От сокола не спасут никакие крылья, и единственное средство избежать его когтей - сидеть, зарывшись в траву родника.

Дойдя до мостика через родник, обнаруживаю, что у меня из сорока взятых зарядов в патронташе остается всего четыре. Рюкзак и сумка полны утками.

Мороз не уменьшается. Настрелялся я вволю, и уток у меня более чем достаточно. Кончаю охоту, перехожу мостик и иду на разъезд. Приятно думать о теплой комнате и горячем чае. Особенно мерзнут руки, с которых при выстрелах приходится сбрасывать рукавицы. Начинают давать себя чувствовать и ноги, хотя при бесконечных сегодняшних переводах через родники я ни разу не зачерпнул воды и сапоги мои не промокли.

До разъезда не более километра, и я через какие-нибудь двадцать минут уже пью чай и рассказываю хозяевам об удачной охоте и о замерзших утках.

Еще очень рано - начало первого, поезд на Беслан проходит через разъезд только в 11 часов вечера. Как ни хорошо в теплой комнате, но сидеть в ней целый день после довольно утомительной охоты скучно.

Считаю своих уток (всего 28), укладываю их поудобнее в рюкзак и сумку. Облачаюсь во все свои «доспехи» и, несмотря на уговоры хозяев и их советы ждать вечернего поезда, снова иду пешком по шпалам, но теперь уже в Беслан. На часах половина третьего. В 10 часов вечера из Беслана во Владикавказ идет пригородный поезд. Я уверен, что успею к нему и буду ночевать дома.

Ветер усиливает холод. Идти по снегу очень трудно. Рюкзак и сумка оттягивают плечи. Начинаю уже уставать, хоть до Беслана еще очень далеко. Через каждые 100-150 шагов останавливаюсь. Но это не помогает, так как через двадцать шагов снова чувствуешь ту же усталость. Выбиваюсь из сил. От ветра обмерзают и теряют чувствительность щеки иное. Припоминаю, что (так говорят охотничьи рассказы) охотники спасались от обмораживания, натирая снегом замерзающие части тела. Захватываю пригоршню снега и растираю лицо. Эффект временный и печальный. Отмороженные места делаются чувствительными, горят с полминуты, но... дует ветер, мороз не меньше - 25°, и мокрые от снега щеки замерзают еще сильнее.

Согнувшись под тяжестью уток, бреду заплетающимися ногами по шпалам, уткнув лицо в рукавицы. До Беслана еще километров пять, по дороге никакого жилья, короткий зимний день кончается и начинает темнеть. Чувствую, что если я не сяду все равно через несколько шагов упаду. Идти прямо невмоготу, виляю из стороны в сторону, цепляясь за рельсы. Сажусь в снег. У самой земли ветер слабее. Понемногу согреваюсь. Меня начинает клонить ко сну. Мелькает пока несмелая мысль - надо немного подремать, - я отдохну, а затем просто и хорошо дойду до Беслана... Внезапно вспоминаю, что замерзающие люди всегда засыпают, быстро вскакиваю... Снова останавливаясь через каждые двадцать шагов, но больше не садясь и не ложась в снег, волочу себя и уток в направлении Беслана. Только сила воли заставляет передвигать точно свинцом налитые ноги. Чувствую, что у меня уже отморожены ухо, нос, щеки.

За три четверти километра от станции Беслан, справа от полотна железной дороги, будка путевого сторожа... В окне будки слабо светится огонек. С трудом спустившись с железнодорожной насыпи, стучу в окошко. На вопрос «кто там?» - отвечаю: «охотник, совсем замерз, пустите обогреться». Видимо, в голосе у меня так много безнадежной тоски, что на крыльцо, обдав меня клубами пара жарко натопленной комнаты, выскочило сразу несколько человек.

Сторож, его жена и мать, не расспрашивая и не теряя времени, сразу принялись за меня. Принесли полотенце, намоченное холодной водой, я вытерли мое лицо, стащили с меня сапоги и заставили опустить ноги в таз с холодной водой. (Мои временные хозяева были из Сибири и им много раз приходилось иметь дело с обмороженными людьми.) Выпив в сторожке две кружки чая, обогревшись, а особенно освободившись от рюкзака с утками, я почувствовал себя совсем иным человеком, имеющим очень мало общего с охотником, полчаса тому назад цеплявшимся ногами за рельсы...

Было лишь семь часов - мне же казалось, что скоро полночь. Отдохнув в семье сторожа около часа, я добрался до Беслана, сел в поезд и в половине двенадцатого был уже дома.

Однако мои злоключения этим не закончились. На утро мои уши, щеки, нос, руки и ноги распухли, кожа на них потрескалась, и весь мой вид привел домашних в ужас. Пригласили врача, прописавшего мне какие-то мази и уложившего меня в постель «по крайней мере, на семь-восемь дней». Поездку в Москву, встречу нового года вместе с университетскими друзьями пришлось отложить до следующего года.